«Школа волшебства» и другие истории - Михаэль Андреас Гельмут Энде

– Как тебя зовут?

– Вашабль, – ответил медвежонок.

– У меня никогда не было плюшевого мишки, – сказала девочка. – Ты очень симпатичный и очень мне нравишься. Хочешь быть моим?

– С радостью, – кивнул Вашабль, и на душе у медвежонка стало тепло, несмотря на то что внутри у него были только опилки и пенопласт.

А маленькая девочка взяла его на руки и поцеловала в нос.

С той поры у Вашабля опять появился кто-то, кому он принадлежал. И оба они были счастливы.

Но это ещё не конец нашей истории. Спустя несколько дней в дом маленькой девочки залетела знакомая нам надоедливая муха. Едва обнаружив старого плюшевого мишку, она снова принялась с жужжанием виться вокруг его головы:

– 3-зачем ты вообще ж-живёшь? Ты уж-жасно глуп, уж-жасно глуп, уж-жасно глуп…

Но на сей раз Вашабль знал правильный ответ.

Хлоп! – И муха затихла.

Долгая дорога в Санта-Крус

– «Семь часов пятнадцать минут», – сказали по радио.

– Перестань ковырять вилкой в тарелке, Герман, – сказал отец.

– И выпей молоко, – сказала мать.

– Заканчивай наконец, Герман, – сказал отец.

– Ты должен поторапливаться, Герман, – сказала мать.

– И не верти головой по сторонам, – сказал отец.

– Иначе опять опоздаешь в школу, – сказала мать.

– С такими отметками ты, видит бог, не можешь себе это позволить, – сказал отец.

– Нам и так хватает хлопот с маленькой Кларой и её корью, – сказала мать. – Сегодня она всю ночь плакала.

– И, уходя, не хлопай опять, пожалуйста, дверью, Герман, – сказал отец.

– Иначе разбудишь сестрёнку, Герман, – сказала мать.

– «Слушайте передачу “Утренняя почта”», – сказали по радио.

Герман (восемь лет и три месяца от роду, рост сто двадцать пять сантиметров, вес тридцать пять килограммов, рыжий, веснушки по всему лицу), в адрес которого были направлены все эти родительские увещевания, тихо поднялся из-за стола, тихо вышел в прихожую, тихо надел куртку, тихо забросил за спину рюкзак, тихо обмотал шарфом шею, тихо надвинул кепку на глаза, тихо отворил дверь, тихо вышел на лестничную площадку и с таким грохотом захлопнул за собой дверь, что весь дом содрогнулся, будто при землетрясении. Он на мгновение остановился и прислушался. Удостоверившись, что сестрёнка расплакалась, удовлетворённо кивнул и, перескакивая через три ступеньки, с таким шумом помчался вниз, что все без исключения соседи были оповещены о том важном факте, что Супергерман со скоростью света полетел в школу.

На улице шёл дождь. Ничего нового в этом не было, ненастная погода стояла уже не первый день. То был не веселый шальной ливень, а мелкая, угрюмая морось, холодными, сырыми лапами заползающая в рукава и за воротник. Морось, которая, похоже, обосновалась надолго. Она чем-то напомнила Герману тётушку Эрну, которая, в очередной раз появляясь на пороге их дома, всегда сообщала: «Я не собираюсь надоедать вам, погощу денечёк-другой – и обратно» – и которая затем, как правило, застревала на целый месяц, с немым укором просиживая его на диване.

Вдобавок к тому же был понедельник. А понедельники много в чём можно упрекнуть, и в эти утренние часы город был полон людей, у каждого из которых имелись претензии к понедельникам. Это отчётливо читалось на их лицах. Для Германа же самое досадное в понедельниках было то, что те с жестокой неумолимостью ставили его перед фактом: опять целую неделю придётся тратить на изучение правописания, таблицы умножения и прочей белиберды. Да ещё в такое время суток, когда ему больше всего на свете хотелось бы поваляться в тёплой постели. А драгоценная юность тем временем проходит…

«Всё логично, – горько усмехнулся Герман, – именно поэтому учителя и настаивают на том, чтобы занятия начинались ни свет ни заря. Ведь их главная задача – испортить жизнь беззащитным детям. Без этого уроки, по всей видимости, не доставляли бы им никакого удовольствия».

А родители, те, естественно, всегда на стороне учителей. С ними на эту тему просто бесполезно заводить разговор. На самом деле они даже радовались, когда он наконец уходил из дома, особенно с тех пор, как Клара заболела корью. Как будто в том, чтобы болеть корью, было что-то необычное! Он тоже когда-то переболел корью, но ему всё равно запретили заходить в комнату сестрёнки. Хотя заразиться от неё он уже не мог, это научно доказано. С ним родители никогда такой цирк не устраивали, хотя он был у них единственный ребёнок, в то время во всяком случае.

Кларе минуло только два с половиной года, и она ещё ни на что путное не годилась: с ней нельзя было ни поиграть толком, ни поговорить по-человечески, ни даже побарахтаться. С ней постоянно приходилось быть начеку: Клара впереди, Клара позади, осторожно, Клара! – как будто Клара была сделана из чистейшей сахарной глазури.

И уже два с половиной года Герман был целиком и полностью списан со счетов, он стал для родителей пустым местом. «Ну хорошо, как хотят. Они ещё локти будут кусать…» Герман почувствовал, как к горлу подкатил плотный ком переполняющего его негодования.

В эту минуту он проходил мимо витрины туристического бюро. На фоне дальних стран и чужих городов, где красовались пальмы и небоскрёбы, он увидел в стекле своё отражение.

Герман остановился и придирчиво всмотрелся в себя, медленно поворачивая голову влево и вправо. Лицо его, без сомнения, было